Будущего инженера должен учить инженер работающий

Туричин Г. А., ректор Санкт-Петербургского государственного морского технического университета (СПбГМТУ), д.т.н. / Фото: пресс-служба СПбГМТУ

— Глеб Андреевич, как университету удалось за несколько лет существенно повысить средний проходной балл?

— За четыре года он вырос практически на 18 единиц. Часто слышим: “Проходной балл — разве это важно? Вуз отвечает за проходной балл?”. Ребята, вуз отвечает за то, чтобы выпускать качественного инженера, а качественный инженер может получиться только из качественного абитуриента. Чудеса, конечно, случаются, но в жизни из двоечника-школьника получится двоечник-студент, двоечник-инженер, потом при спуске корабль перевернется, все руками разведут. Поэтому университет заинтересован в том, чтобы к нам приходили хорошие ученики. Для этого нужно лезть из кожи вон. Университет, по-честному, эти четыре года лезет из кожи вон.

Из профессий с возможностями для творчества, инженер — самая массовая. Это не исполнительная функция, это творец. У нас цивилизация создана инженерами. Если кто-то думает, что кем-то другим, пусть вокруг себя посмотрит. И детям нужно донести, что карьера инженера — интересная карьера. Школьников нужно вовлечь, заинтересовать, объяснить. Необходимо создавать инженерные классы, деньги на это тратить. А после того, как детей все-таки вовлекли, нужно выполнить те обещания, которые им даются: “Мы хорошо вас будем учить, и вы станете хорошими инженерами”.

Чтобы хорошо учить, нам пришлось переделать систему образования в Корабелке. Помню, когда-то вам говорил, что сделаем всё так, как было в советской стране — у студента-инженера будет 500 часов математики. Они уже есть. Снова нормальная математика по количеству часов, нормальная физика, нормальная химия. Общие инженерные дисциплины уже тоже подняли.

Фото: пресс-служба СПбГМТУ

Процесс не останавливается, мало увеличить часы, нужно, чтобы они были с толком использованы, чтобы преподаватель не номер отбывал. У нас же за много лет некоторые люди привыкли: “Как платят, так я и работаю”. Эту ситуацию пришлось переламывать. Если ты так хорошо выучил студентов, что следующий, кто стоит за тобой в образовательной цепочке говорит: “Они хорошо знают базу,” — вот это результат. А если ко мне пришли дети, я спрашиваю их, что такое дифференциальные уравнения, а они молчат, — извини, ты больше не будешь учить математике.

— Где брать “хороших учеников”?

— Кроме традиционной агитации в школе, кружков и секций, есть такая штука — “Балтийский научно-инженерный конкурс”. Это проектные команды по всей стране под руководством энтузиастов, школьных учителей. Корабелка тоже подключилась и поддерживает проект. Конкурс проводится по разным номинациям, выбираются лучшие, плачут те, которые не лучшие, награждаются учителя. Куда приходят лучшие? Правильно, сюда.

Мы запустили проект, который называется “Инженерные классы в школах”. Это реальные классы в школах, помещения, где устанавливается специальное оборудование. Бассейн, станок, 3D-принтер, компьютеры, которых нет в обычных школах. Там же есть преподаватель, которого мы научили работать с этим оборудованием и готовые методические указания. Придумано и спроектировано четыре типа таких классов: “Подводная робототехника и судомоделирование”, “Лазерная физика и оптика”, “Компьютерное моделирование и проектирование” и “Экономика и управление”. Так или иначе, все наши специальности потом растут из этих тем.

В мою бытность школьником существовали неплохие лабораторные практикумы, мы многое делали руками. Сейчас в школах этого нет, и мы решили восстановить. Это затрагивает школьные предметы: физику, химию, математику, информатику. Но закон Архимеда дети будут теперь изучать не по книжкам и даже не по опусканию чего-то в стакан с водой. Они соберут из конструктора подводного робота, при этом поняв его устройство, научатся его программировать. Этот подводный робот с переменной плавучестью (поршень будет бегать — вытеснять, не вытеснять) сможет всплывать и тонуть. Одновременно с законом Архимеда дети узнают много нового и интересного. Надеемся, что после этого они пойдут туда, где этих роботов учат проектировать и делать.

Первый в России электрический подводный манипулятор с 5-ю ступенями свободы / Фото: пресс-служба СПбГМТУ

Министерство просвещения это одобрило, даже с губернатором мы уже подписали договор, и городские власти будут выделять деньги. Нужно вкладываться в такую раннюю профориентацию. И тогда дети выберут для себя правильную траекторию в жизни. Если не вложиться — они ее не выберут.

— Вы сказали, что изменилось количество часов математики по программам. Это инициатива вуза или федеральных органов?

— Это сделал университет. Наш учредитель не оговаривает конкретное количество часов, это отдано на откуп вузу. Спасибо нашим предшественникам, у Корабелки есть возможность учить по собственным образовательным стандартам. Что происходило, когда ломалась советская система инженерного образования? При переходе на двухуровневую систему выпускающие кафедры занялись спасением себя: максимум часов забрать себе. Часы — это ставки, это люди. А за счет чего это делалось? За счет базовых кафедр. Замечательно, человека не научили математике, он приходит и занимается прочностным расчетом. А как будет им заниматься, математики не зная?

Пришлось возвращать всё на круги своя. Мы немножко в прошлое вернулись, возвратили хорошую, на самом деле, идеально работающую схему, которую не надо было ломать в свое время. Причем, если вы думаете, что всё легко шло — нет. Были конфликтные ситуации, достаточно тяжелые многочасовые обсуждения. Где-то удалось объяснить, люди поняли: “Мы себе набрали, сделали это во вред делу. Отдадим”. Где-то пришлось использовать административное положение. Во всяком случае, сейчас учебный план выглядит так, как он выглядел в хорошие времена инженерного образования.

— Как изменились учебные программы?

— Если говорить о предметном наполнении и специальностях, у нас появилось довольно много нового. В первую очередь, это касается технологических специальностей, проектантов. Появились новые версии сапровских пакетов. Последнее соглашение мы подписали с испанцами, и теперь есть полный набор: “Форан”, “Авево”, Catia. Любой каприз в зависимости от желания заказчика.

Появляются новые технологии. Учить сейчас ручной дуговой сварке, наверное, уже не нужно. Руководители предприятий должны начинать стесняться большого объема ручной сварки. Где же сварщиков сегодня взять? А дальше их будет только меньше. Цивилизация-то развивается, надо, чтобы кто-то эту работу делал, от этого новые технологии, роботизация. Удивительным образом Корабелка сейчас становится одним из лидеров этой роботизации. Учим специальной робототехнике, промышленной робототехнике, не только морской. Если посмотреть на рейтинг промышленной развитости (показывающий количество роботов на тысячу работников), Корабелка сейчас очень неплохо в России смотрится, лучше, чем промышленные предприятия. Роботов у нас много.

Роботизированная установка прямого лазерного выращивания (разработка лаборатории Института лазерных и сварочных технологий СПбГМТУ) / Фото: Пресс-служба СПбГМТУ

И этот тренд — роботизация, цифровизация и новые технологии, — абсолютно наша история. Поэтому сейчас новая структура подготовлена — факультет цифровых промышленных технологий, про который многие уже знают. Мы по-прежнему остаемся вузом судостроения, но к нам сейчас пришла большая группа робототехников, которая работала “в воздухе и в космосе”. В итоге мы получили проблему. Корабелка оказалась маленькой. Она никогда не была большой, даже когда у нас был филиал в Северодвинске. И сейчас нас не хватает. Банальная ситуация: мы не можем обеспечить кадрами всю страну просто потому, что мы небольшие. А другие не могут, потому что у них нет такого потенциала.

Спасибо Министерству образования и науки, оно поняло, что для повышения уровня обучения по кораблестроению и технологическим специальностям, надо привлечь Корабелку. И сейчас мы фактически отвечаем за то, чтобы в Дальневосточном регионе появилось отличное кораблестроение.

— Будете учить дальневосточников?

— Учить будет выбранный нами в качестве партнера вуз, а мы ему поможем. Для этого министерству пришлось создать новый формат сетевых программ. Раньше все считали, что сетевые формы образования — что-то вроде: “Поговорили, будем сотрудничать и на экскурсии друг к другу ходить”. Сейчас это превратилось в работающий механизм с понятным распределением ресурсов с самого верха.

Если мы с одним из дальневосточных университетов эту сетевую программу ведем, то отвечаем за то, чтобы был качественный входной отбор, контролируем первые два года, когда дети там учатся. Будут приезжать наши преподаватели, участвовать в экзаменах, смотреть на тех, кто годен, кого научили базовым предметам. Потом ребята приедут к нам и будут учиться в Петербурге. А ещё нужно обеспечить, чтобы они вернулись на Дальний Восток.

— С каким вузом будете работать?

— С Дальневосточным федеральным университетом (ДВФУ) на острове Русский. Когда его создавали, в состав включили Владивостокский политех. Но качество, которое они обеспечивали по судостроительным специальностям, не устраивало заказчика. В университете работает много народа, но там нет узких специалистов, которые нужны для кораблестроения. Почему в 1930-ом году создали Корабелку? Потому, что когда готовили корабелов в общем, они и получались в общем, и ничего построить не удавалось. Специализация — крайне важная вещь.

В Корабелке существует критическая масса специалистов. Необходимо, чтобы она была собрана в одном месте, тогда получается и инженеров готовить. Когда будущего инженера начинают учить начетчики, даже умные начетчики, начитавшиеся книжек, то ребенок вырастет таким же начетчиком. Он сможет прекрасно рассказывать о том, что такое устойчивость, но никогда ничего не спроектирует. Будущего инженера должен учить инженер работающий. Тоже самое с технологиями. Технологии общие, что у нас, что у авиаторов, что у ракетчиков, что у танкистов. Форма отличается, но и там, и там объект со специальными требованиями, из разных материалов, как правило, это сложная сварная конструкция.

— Каков набор для Дальнего Востока в этом году?

— Пока 20 человек. Проект пилотный, подобного в России никогда не было. Сейчас это делается с кораблестроением, авиастроением и ракетчиками. Это такие отрасли, в которых нельзя допустить брака в подготовке — что-то не поплывет, не полетит, а мы, как страна, от этого очень зависим. Нужно, чтобы где надо всплывало, куда надо долетало и попадало. Поэтому, будем ориентироваться на результаты первого года.

Такая же история у нас начинается с Уфимским государственным авиационным техническим университетом. Тоже совместная программа. Документы государством до конца еще не доделаны, но пилот уже запускается. Пойдут ли эти студенты потом строить самолет, авиационный двигатель или корабль, это их вопрос. Они, как технологи, будут научены делать и то, и другое, и третье. Процессы одни и те же.

— Мы понимаем, что отстаем в судостроении от корейцев, к примеру?

Соглашусь. Отстаем и в судостроении, и в организации, и в проектировании.

— Кафедра организации производства может научить строить суда, как это делают те же корейцы?

— Это не одна кафедра, это три кафедры. Три разные кафедры, они работают вместе, но акценты разные, скажем так. Технолога учат таким образом, чтобы он мог обсчитать технологию. А управленец должен знать технологию и уметь управлять этой цепочкой. Спроси его, чем роликовая гибка отличается от фасеточной, он ответит: “Стоимостью”. А по материалам он различия не назовет, он не технолог.

Если посмотреть, как проходит обучение по нашим программам — мы учим не хуже корейцев. Проблема не в качестве инженеров. Наши выпускники сейчас работают в “Дамене” и нормально работают, проектируют не хуже голландцев. Более того, когда китайцы решили построить у себя новый кораблестроительный университет, они обратились ни к корейцам, ни к японцам, а к нам. Во-первых, мы сделаем это дешевле. Во-вторых, мы напрасно думаем, что наша инженерная школа уступает корейской. Корейцы не знают и половины тех технологий, которыми мы владеем. Они сильны в организации. И опять же, как корейцы строят что-то технически сложное, и как мы строим?

Я согласился, что у нас судостроением плохо, а вот с кораблестроением — хорошо. Мы страна с небольшой промышленностью, но мы делаем разного рода боевые корабли ничуть не хуже других. Нужно делать то, в чем для нас есть вызов — создавать дорогое и сложное. Сделать отечественный газовоз, не GTT-шный — это вызов, это интересно. Причем сделать так, чтобы он был высокотехнологичным. С технологиями, как в космосе. Тот этап, который у большинства стран мира вызывает сложности — этап придумывания, у нас хорошо получается.

Вы предлагаете посмотреть, как корейские товарищи в городе Пусане учат своих кораблестроителей? Да мы знаем, как они их учат. Но, во-первых, мы все равно не корейцы и никогда ими не станем, и японцами тоже не станем. Мы можем сколько угодно бегать повсюду с бережливым производством, но мы не “Тойота”. Не надо догонять, бегая сзади, тем более тех, у кого есть преимущество. Так не догонишь.

— А как же проект бережливого производства, который вы реализуете с ОСК?

— При всем том, что мы не японцы, мы совместно с ОСК учим народ бережливому производству. Сделали такую вещь, которая называется “Фабрика процессов”. Это помещение с реальными столами, верстаками, где, в зависимости от того, правильно-неправильно разложены деревяшки и винтики, люди могут собрать за единицу времени либо три коробки, либо одну. И становится понятно, то, что когда-то называли научной организацией труда, имеет место быть. Этому на наших судостроительных заводах раньше учили в обязательном порядке. Послушайте Владимира Александрова, как оно было, сегодня всё это надо возвращать.

— Вы изначально делали акцент на сотрудничестве с промышленными предприятиями. С кем уже работаете?

— Легче сказать, с кем мы не сотрудничаем, причем сотрудничаем по-разному, начиная с подготовки кадров. У нас сейчас большое количество программ, причем не только дополнительного профессионального образования (то, что делается для дообучения сотрудников предприятий), но и основных образовательных, переделанных под запросы предприятия. Например, Балтийскому заводу принципиально, чтобы все, кто к ним приходит, умели работать в “Авеве”. Для этого у нас сделан специальный класс. Не только технологи, судостроители, но даже проектанты и расчетчики — все проходят там обучение. Похожая история с “Северной верфью”. Даже северодвинские предприятия присылают к нам своих целевиков. Сейчас целевым образом у нас учится почти вся российская судостроительная промышленность.

Понятно, что по инженерным специальностям от нас никто другого и не ожидал, но мы должны делать это не только по инженерным, но и по управленческим. У нас теперь не экономический факультет, а инженерно-экономический. Нам говорили: “Вы вообще не должны учить экономистов, это задача Высшей школы экономики”. А кому нужен экономист без отраслевой специфики, что он будет делать на верфи? Как принято оценивать мощность научной школы? По числу докторов наук. Так вот у нас их сейчас примерно столько, сколько в ФИНЭКе. Только у нас именно промышленные экономисты.

Кроме сотрудничества образовательного, у нас еще есть сотрудничество научно-практическое. Технологии и оборудование, которые мы создаем в этих стенах, уже используются на заводах. С разной степенью успешности, но работает. Это большое дело. Как заводчане относятся к чему-то новому? От: “Чур-чур меня, пусть кто-то другой” до: “И как без этого раньше было?” И это счастливый момент, когда слышишь такое — можно идти на другой завод. Да, это про те аддитивные машины, которые сейчас стоят на “Веге” и северодвинской “Звездочке”. Там уже люди научились на них работать.

— На Западе активно обсуждают использование 3D-принтеров для печати корабельных запчастей прямо в море….

— Это у нас вопрос не ближайшего будущего. И у них это будет не завтра. Аддитивная технология пока требует квалифицированного персонала, а в море этим будет заниматься, в лучшем случае, старшина. Или матрос срочной службы. Я пока слабо представляю аддитивную технологическую установку в руках матроса срочной службы.
 

— Наконец-то мы получили положительное заключение Главгосэкспертизы. Нам подтвердили, что мы умеем проектировать заводы. Это означает, что в течение полугода в соответствии с этим проектом должны начаться стройка, изготовление оборудования, закупка нужных лицензий и разработка нужного софта. И Владимир Борисович (Майзус — прим. редакции) станет все-таки директором первого цифрового завода в нашей стране.

— Как будет выглядеть цифровая верфь на практике?

— Посмотрим на судьбу металлического листа. Едет себе металлический лист по железной дороге (там есть ветка железной дороги). Приезжает на участок разгрузки на заводе. И берет его кран, помещает сначала на открытую площадку. Там на этом металлическом листе появляется метка, которая говорит о том, откуда он привезен, под какой заказ привезен и куда положен. Когда этот лист берут, кладут на тележку и везут в новый блок корпусных цехов, который, по факту, и есть этот цифровой завод. Он туда приехал, и люди к нему не будут подходить вообще. Люди будут находится за стеклом.

Будет считана эта метка, центр обработки данных поймет, что за лист приехал, под какой заказ, он возьмет карту раскроя для этого листа из комплекта рабочей документации, которая находится в электронном виде. По этой карте раскроя будет выдана управляющая программа на новый красивый плазменный раскройный центр, который там будет поставлен. Этот самый плазменный раскройный центр скажет ЦОДу, что и как нужно раскроить. Тогда ЦОД даст команду крану снять лист с тележки и положить его на поле раскройного комплекса. После раскроя на каждом куске металла появится новая уникальная метка. А проехавший сверху дистанционный измеритель измеряет, то что было раскроено. И сравнит это с тем, что до этого было в той самой рабочей документации, из которой делалась управляющая программа. Затем актуализирует эту рабочую документацию, потому что мало ли, может, случайно зашедший человек толкнул лист во время раскроя. Если получилось какое-то отличие, сразу произойдет актуализация документации и модели.

После того, как нанесенные на разрезанные куски метки будут признаны валидными, листы отправятся дальше. Кстати, если рабочий, который, как мы предположили, случайно туда зашел, а на руке у него не было специального браслета, то всё вообще остановится. Потому что цифровой завод управляет не только технологическими установками, оборудованием, транспортными системами, но и человеком. Не надо на это обижаться, но мы все — средства производства. И, если кто-то хочет прийти и в чем-то поменять управляющую программу, например, в гибочнике, и подошел без такого браслета, ему система не откроет доступ. И мало того, что он не сможет внести коррективы в систему, она еще и призовет других людей, которые этого, незаконно попавшего человека, куда-то денут. То есть, человек цифровизуется вместе с техникой.

Часть процесса, о котором я рассказал, с точки зрения автоматизации — это самое выигрышное решение. Где-то всё будет проходить не так легко, но с похожим уровнем автоматизации и цифр. Всё без бумажной документации. Если на сборке мебель будет собираться на причальной стенке, то не будет бумажной инструкции, она будет выводиться на монитор. Сборщик подойдет к куску фанеры, считает его штрих-код (примерно таким же считывателем, что висят в магазинах, они цифровизовались раньше заводов), и на экране увидит анимированную инструкцию. Сборщик, вообще, думать не должен, ему необходимо иметь браслет и выполнять то, что будет указано.

— Расскажите поподробнее о вузе для Китая...

— В провинции Гуандун, это юг Китая, китайцы решили построить свою вторую Корабелку. Первая — это Харбинский технический университет, с которым мы и так тесно сотрудничаем. Они решили создать вторую и от нас хотят всё, начиная с концептуального проектирования и заканчивая учебными программами. Решение будет проходить через наше правительство и межведомственную комиссию. Это самый большой из наших проектов с Китаем, не считая совместного завода в Циндао.

— Какие еще изменения ожидаются в университете в ближайшее время?

В связи с укреплением, реновацией машиностроительных специальностей в университет сейчас будут приходить новые люди. Просто потому, что появляются интересные задачи. Например, родине сейчас нужна отечественная не ходовая, а силовая турбина. Казалось бы, мы что-то понимаем в больших турбинах. А сделать сможем? Нужно сначала посчитать, потом спроектировать, потом произвести. В одиночку не сможем. Значит, будем делать не в одиночку.

— Какие лаборатории вы бы выделили сегодня в университете?

— В первую очередь, это ИЛИСТ (Институт лазерных и сварочных технологий — прим. ред). Сегодня это мировой топ в аддитивных технологиях и связанных с ними вещах. Это подводная робототехника, которая начиналась с инициативы студентов. Сегодня студенческое КБ работает в тесном контакте с научно-производственным предприятием подводных технологий “Океанос”. У нас в стране есть два центра подводной робототехники: Дальневосточный центр РАН и мы.

Первый в России АНПА типа глайдер на испытаниях / Фото: пресс-служба СПбГМТУ

Университет активно начинает развивать материаловедение, причем, речь, не только о металле, но и о композитах. Мне грустно признавать, но все-таки композитное судо- и кораблестроение будет. Не только тральщики, но и много чего, возможно, даже танки для газовозов будем делать из композитов. Мы все представляем, что такое Средне-Невский судостроительный завод, все там были, всё видели. Знал, что есть существенные ограничения на использование композитов, но съездили в “Композит”, посмотрели на соседнюю отрасль, на космонавтов. Ограничения другие.

Для меня лучший материал — это сталь. Я и технологии под нее делать умею. Но, понимаете, когда какая-то штука по прочности превосходит сталь, а по весу в шесть раз легче… Это, фактически, воздух. И по долговечности превосходит. Критики никуда не делись: “Это нетехнологично, как вообще можно сделать что-то большое из композита?” Космонавты показали, как. Я испытал в “Композите” два культурных шока. Первый — это размер, а второй — рабочая температура в 2000 градусов. После этого понял, что с того времени, как меня учили материаловедению, много чего изменилось.

— Будете готовить специалистов по этому направлению?

— Да. Считать композиты мы уже умеем, кафедра строительной механики этими расчетами занимается. Я сейчас, как технолог понял, как, условно говоря, собрать конструкцию 40x40x40 метров, чтобы она на швах не отличалась прочностью от стенки. Оказывается, человечество уже изобрело способ, это всё делается швейными машинками. Специальная швейная машинка сшивает швы основы с той же прочностью в углах, а затем отдельно заливается этот угол. Он такой же, он равнопрочный. Чего только люди не придумают...

— Как востребованы ваши айтишники?

— Они востребованы до крайности. Причем, продают себя очень дорого. Раньше мы считали, что лучшая карьера для нашего выпускника — конструктор в хорошем КБ. Через четыре года он получает 160 тысяч в месяц, жизнь удалась — интересная работа, большая зарплата. Айтишники их переплюнули. Цифровизация наступила, она повсюду. Наших выпускников берут банки. Сбер — это же уже даже не банк, а экосистема. И Яндекс берет.

— Кто готовит айтишников?

— Информационные технологии преподаются на двух факультетах — цифровых промышленных технологий и приборостроительном. Айтишники есть и там, и там. Но приборостроительный чуть более специальный. Суммарно, специальности, для поступления на которые нужно сдавать информатику, составляют, примерно, треть. Это больше, чем было. Раньше самым массовым предметом была физика, сейчас дети её сдают плохо, неохотно. Это неправильно, всё-таки для инженера физика должна быть основой. Но наступила эпоха цифровизации, и все идут сдавать информатику.

— Сложно поступить на эти специальности?

— Да. Это самые большие конкурсы, это плач в приемной. В прошлом году была история: девочка с 240 баллами не прошла, стоит и ревёт. Спрашиваю: “Что случилось?”, отвечает, мол, не попала. Советую на что-нибудь другое попробовать: “Нет, я только сюда подавала.” Система подачи документов на специальности, а не в вуз, не очень хорошая. Абитуриентка хотела поступить на управление в технических системах, может быть, подала бы на что-то похожее, а потом перешла. А существующая система ей шанса не дала — приходи в следующем году. Это неправильно. 240 — это хороший балл. 4,5 по-старому.

На самом деле, как и для кого мы готовим специалистов? Мы готовим для кого-то. Перед началом и под конец высшего образования начинается этап рыночной конкуренции. По идее, как должна выглядеть ярмарка вакансий? Стоят представители компаний и говорят: “У него входная зарплата 55 тысяч. А у меня 60. Кто больше, джентльмены?”. Вместо этого, мы начинаем предлагать ребятам: “Если тебе нравится проектировать, если ты себя в этом видишь, иди в “Рубин”. Может, не сразу, но у тебя там будут задачи такого масштаба, каких нет больше нигде в мире”. И как-то слушаются. Пытаемся заменить рынок такой вот игрой в долгую. И с этой точки зрения “Рубин” интереснее “Дамена”.

— Лучший абитуриент — кто это?

— Победитель олимпиады, желательно всероссийской. Он умница, ему это интересно. Ему не нужно целевое место. Оно связывает абитуриента какими-то обстоятельствами в обмен на облегчение поступления. Это одна из сторон, и такие по-настоящему умные ребята нам очень нужны.

У целевиков свой конкурс, у них проходной балл, как правило ниже, чем на общем приеме. На платное идут учиться те, кто не попал на бесплатное, и там тоже уровень ниже. Но мы достаточно серьезно подняли требования и к целевикам, и к платникам. Министерство спускает вузам минимальный разрешенный балл ЕГЭ. Так вот Корабелка принимает не по минимальному, у нас проходной балл выше.

— 72-73 балла?

— Думаю, дальше будет больше. С другой стороны, у нас есть вузы, которые ставят отсечку на 80-ти. Это уже выше четверки. Тоже не совсем правильно. Как я уже говорил, инженер — это массовая профессия. Кого ждут заводы? Хороших инженеров. Из кого получаются хорошие заводские инженеры? Если вы думаете, что они получаются из выпускников 239 школы (Президентского физико-математического лицея №239 — прим. ред.), то нет. Эти ребята вряд ли пойдут работать на завод.

— Некоторые директора верфей считают оптимальным инженером троечника с семьей и ипотекой...

— Троечники — это перебор. Хорошист — вот модель идеального абитуриента. Хорошо мотивированный хорошист. Если посмотреть на наши предприятия, на их руководителей — это, как правило, школьные хорошисты. Они, с одной стороны, умные, с другой, сюда попали и здесь пригодились.

— Даже ведущие технические вузы вынуждены сегодня подтягивать первокурсников, не способных воспринимать учебную программу высшей школы. Какова динамика уровня подготовки школьников?

— В год введения ЕГЭ было резкое падение: коэффициент вылета после первой сессии у нас вырос вдвое. Людям свойственно работать над теми целями, которые перед ними ставятся. Задача стала — не получить знания, а сдать ЕГЭ, а это абсолютно разные вещи. Чем была хороша прежняя система? Не было определенного списка задач, они менялись постоянно, и список вопросов на приемных экзаменах трансформировался каждый год. Это позволяло качественнее оценить уровень знаний. И это лучше, чем обычное натаскивание. А все эти истории “зато мальчик с далекой деревни”... Кому дано, тот и с рыбным обозом придет и станет тем, кем должно. Сегодня есть регионы, из которых толпами приезжают стобалльники ЕГЭ, а потом их приходится отправлять на корректирующие курсы, потому что они ничего не знают.

— Каково ваше отношение к обучению в дистанционном режиме?

— С одной стороны, спасибо, что он есть, потому что пандемию без этого мы бы не пережили. С другой стороны — это не метод для обучения инженеров, любой в Корабелке вам это скажет. Может, для кого-то и метод, но не для инженеров. Инженер учится в мастерской и лабораториях. Эмулировать дистанционным образом лабораторию насколько-то можно, чего не скажешь про мастерскую. Там требуется решать разнообразнейшие проблемы. Поэтому инженеров следует учить так, как учили. Человечество всегда хорошо учило инженеров. Примерно это и надо делать.

— Сегодня многие преподаватели Корабелки, что называется, в возрасте. Существует ли проблема смены поколений?

— Такая проблема есть, она сложная, состоит из нескольких частей. Во-первых, нужно честно сказать, что были годы упадка, когда появлялись лишь единицы. Может ли поколение состоять из одного человека? Не может. А у нас в отдельных возрастах один-два преподавателя на весь вуз. С этим надо что-то делать. Во-вторых, необходимо что-то предпринимать, чтобы в вузе оставалась молодежь. Ведь что ей нужно, кроме интересной работы, которой всегда в избытке? Нужны деньги, нужна перспектива карьерного роста. Для этого кто-то должен свое место молодежи уступать. Вопрос: когда и как уступать?
Правильный вариант, когда коллектив, как семья. Отец воспитывает сына, понимая, что сам когда-то станет дедом. Будет сидеть и просто давать советы, а не пытаться руководить процессом, когда руки уже не шевелятся, ноги не идут, голова не думает. Мы это меняем. Процесс тяжелый, отправить человека на пенсию рука не поднимается. Поэтому, придумываем какие-то формы.

Молодежь в последнее время к нам приходит, всё-таки в Корабелке неплохо платят. Она появляется, но упирается в потолок, которого быть не должно. Раньше, даже если ты хороший инженер и руководитель, тебя в 60 лет отправляли на покой. Помню, как моего дедушку отправляли на пенсию с достаточно высокого поста: “Ты же уже немолодой и в голове у тебя шумит, правда ведь?” Он и не возражал: “Да, в голове шумит, работать не могу, я пошел.” А у нас сейчас 66 — это же молодежь!

— Чего-то не хватает сегодня Корабелке?

— Сказать, что что-то нам не хватает — неправильно. По темпам и срокам нам всего хватает. Единственное, что не хотелось делать, когда возглавил университет — это скороспелку. Любое дело, накачав деньгами, купив позиции в рейтингах, можно представить так, что все будут ходить и кивать головами: “Вот, у нас первый вуз России!”. Ну и что? Это не будет реальностью. Скоро мы будем сейчас участвовать в “Приоритете-2030”. И если выиграем его, то получим десять лет хорошего финансирования и возможность не скачком сделать что-то, а целенаправленно поправить те проблемные позиции, которые мы сейчас видим. И с качеством образования, и с оснащением лабораторий, и с уровнем и возрастом сотрудников. Все это требует денег. Эти деньги мы либо сами зарабатываем, либо получаем из министерства.

Лаборатория материаловедения СПбГМТУ / Фото: пресс-служба СПбГМТУ

И вот приехал к нам прежний министр высшего образования, и в нашей новой лаборатории у него случился культурный шок: “Неужели вам еще что-то нужно?” Говорю: “Нужно новое лабораторное оборудование. На техническое мы сами зарабатываем, а на лабораторное — нужно финансирование.” И министерство выделило денег. Мы сейчас оснащены лабораторным оборудованием лучше, чем другие вузы в городе. Где стоит в Петербурге самый лучший, просвечивающий электронный микроскоп? Правильно, в Корабелке. Вот так должно стать повсюду.

Вопрос от главного редактора “Корабел.Ру” Николая Ивакина:

— Не секрет, что отраслевая наука, имею ввиду нашу отрасль, уже многие годы находится в состоянии комы, и тенденции на выздоровление не наблюдается. Это касается всех срезов: от относительно фундаментальных для нас сегментов — гидродинамики, прочности, энергетики, материаловедения и пр., до отраслевых проблем — экономических, маркетинговых, кадровых, чисто технологических и пр. Уверен, что никто из реалистов уже давно не ждет прорывных решений или рекомендаций от ЦНИИ им. акад. Крылова, ЦНИИ ТС, ЦНИИМФ, “Румба”, “Курса”, “Союзпроектверфи”. Они как-то выживают, часто за счет наукообразного обоснования принимаемых кем-то решений. При этом, так сложилось исторически, производители сами этих вопросов в принципе не решают и не имеют возможности решать. Это плохо. Видите ли вы возможность заместить возникшую пустоту и неопределенность силами университета? Возможно ли это? Нужно ли это отрасли и вузу?

— Вопрос резонный. Ситуация с отраслевой наукой после 1991 года, действительно, тяжелая. Необходимо добавить, что так она выглядит не только в судостроении. Во всех так называемых высокотехнологичных отраслях ситуация общая — бывшие отраслевые технологические центры сильно деградировали. Тем не менее, поскольку у нас в стране все-таки есть инженеры и ученые, занимающиеся своим делом, сказать, что все умерло, было бы преувеличением. В отраслевой науке, и в судостроительной науке в частности, существуют отдельные группы, которые продолжают работать, хотя и не создают сплошной линии фронта нигде. Это и проводит к тому, о чем вы спрашиваете.

Что касается Корабелки в этой ситуации, мы уже давно стали заполнять собой те пустые места, в которых и отраслевая, и фундаментальная наука не работают. Безусловно, заменить собой всё мы не можем. Но мы активно работаем в этом направлении, расширяясь практически как газ, который занимает весь предоставленный ему объем. Если кто-то не развивает, условно говоря, новых технологий сварки, значит мы эти технологии сварки развиваем. Кто-то не развивает промышленную автоматизацию, не внедряет средства технического зрения в технологические машины, а мы развиваем и внедряем. Кто-то не ведет исследования гидродинамики, ну скажем, в условиях разномасштабных течений и обтекания структурированных поверхностей, а мы этим занимаемся. Кто-то не изучает кавитацию, а мы начали и продолжаем ее изучать.

Поэтому Корабелка сейчас фактически превратилась в научно-технический центр. Мы будем продолжать эту политику. Мы расширяем спектр направлений, которыми занимаемся, и пытаемся поднять уровень этих направлений, так, чтобы они, как минимум, по результатам соответствовали мировому уровню. Пока это получается, и я не вижу на этом пути особых препятствий, потому что в существующих экономических условиях вузу легче этим заниматься, чем академическим институтам, государственным научным центрам, либо бывшим отраслевым институтам, которые превратились в акционерные общества. У нас же постоянно присутствует действующий источник талантливой молодежи, а для такой работы нужны люди не просто мотивированные, но способные к этой работе. Из наших умных выпускников получаются хорошие ученые-инженеры, и в этих направлениях работают.

Ну и второе. Для того, чтобы наука, прикладные разработки и все что с этим связано развивались - необходимы деньги, и эти деньги нужно зарабатывать. У нас, к сожалению, организации отраслевой науки извлекать прибыль не очень умеют. Все-таки они наследники советской системы, при которой деньги в организации приходили планово от государства. А поскольку в вузы деньги за науку никогда не приходили сами собой, у нас здесь нет такого перелома, мы как раз занимаемся такой наукой, которая позволяет сама себя содержать и развивать. Обычно я говорю: мы занимаемся наукой профессионально, это значит – за деньги. Наш вуз сейчас превратился в место для профессионального занятия наукой. Я стараюсь этому всячески способствовать. Это и дальше будет продолжаться и развиваться. Совершенно естественная тенденция.

Ранее по теме:

Секреты модернизации ОССЗ: "Цифра дает гибкость"