Фиаско «красного лорда»

Период между 1917-м и 1921 годом оказался, быть может, самым трудным в истории отечественного Балтийского флота. Согласно условиям подписанного 3 марта 1918 года Брестского мирного договора корабли БФ не могли удаляться от портов и баз и ограничивались дозорами в восточной части Финского залива и на Ладожском озере. Впрочем, не так много боевых единиц были способны выполнять даже эти задачи после всех революционных перипетий 1917-го и Ледового похода весной 1918-го.

Кроме того, в стране разгоралась Гражданская война. Тысячи кадровых моряков, имевших опыт сражений Первой мировой, ушли на сухопутные фронты и на формирующиеся речные флотилии. Немало их влилось в партизанские и прочие отряды всевозможных политических расцветок. В результате, по свидетельству комиссара Балтийского флота Флеровского, в августе «на больших кораблях осталось мало личного состава: на «Рюрике» – 170 человек (броненосный крейсер, штатный экипаж 939 моряков), на «Петропавловске» – меньше 200 (положено 1120), на «Республике» – около 200 (тоже линкор, должно быть 930 моряков)».

БРИТАНСКАЯ УГРОЗА

Между тем в ноябре Морской генеральный штаб известил командование БФ о том, что «английская эскадра прошла Каттегат по пути в Балтику, предполагаемая цель – высадить десант в Ревель» (ныне Таллин. – И.Б.). Это подтвердила агентурная разведка, и 18 ноября начальник Морских сил Балтийского моря Зарубаев доложил в Mocкву, что начинает ставить мины на подступах к Кронштадту.

 

2 декабря флотские радиоразведчики перехватили шифрограмму из Ревеля: «Командующему союзным флотом в Балтике. Наши летчики будут встречать вас у Суропа и Оденсхольма». Об этом сразу известили Москву. Позже поймали еще несколько сообщений подобного рода. Судя по ним, на Балтику прибыло не менее 9 британских боевых кораблей. Известный историк английского флота Вильсон, в свою очередь, позже написал: «Сразу по заключении перемирия (с Германией. – И.Б.) в Балтийское море вышли 1-я эскадра легких крейсеров и три флотилии эсминцев».

Но в Кронштадте о том, что происходило в Ревеле, могли только догадываться. Поэтому 28 ноября, в штормовую, непроглядную погоду, разведать тамошний рейд послали подводную лодку «Тур». Английских кораблей с нее, понятно, в таких условиях увидеть не могли, и в штабе возникли сомнения относительно их появления на Балтике. 2–4 декабря «Тур» из подводного положения вновь через перископ осмотрел рейд и опять ничего не заметил. Зато на острове Нерва была обнаружена четырехорудийная батарея. Уничтожить ее послали «Андрея Первозванного», но оказалось, что подводники приняли за пушки и орудийные дворики жалкие рыбацкие хижины.

4 декабря главком вооруженными силами республики Вацетис и член РВС Данишевский телеграфировали Зарубаеву, что ввиду скорого освобождения Красной армией Ревеля от немцев флоту надлежит занять находящийся неподалеку от него остров Нарген. А председатель РВС Троцкий непрерывно подстегивал балтийцев, требуя «более решительных и энергичных действий». Состояние и возможности флота, конечно же, не учитывались.

А англичане успели заявить о себе – 15 декабря четыре британских корабля обстреляли советские войска, 23-го с них высадили эстонских националистов в бухте Кунда (десант быстро сбросили в море).

Теперь стало ясно, что в Ревеле действительно базируются англичане. Но не было известно, какими силами они располагают, и 23 декабря ледоколы вывели из Кронштадта в Финский залив подводную лодку «Пантера». Утром следующего дня она в погруженном положении проникла на ревельский рейд и... начались неприятности. Перископы не поворачивались, не поднимались и не опускались, в корпусе появилась течь. Лодка всплыла и попробовала продолжить разведку.

«В 19 ч. мы вышли на Екатеринентальский створ, выводящий на ревельский рейд, – вспоминал командир «Пантеры» Бахтин. – На одно мгновение нам приветливо блеснули огни маяков, но тотчас непроницаемая снежная стена закрыла нас. Началась пурга. Нужно было скорее выбираться из неприятельского логова. Я скомандовал «лево на борт». Хлопья снега били нас в лицо так, что с трудом можно было смотреть. Впрочем, ничего кроме снега и воды не было видно».

25 декабря у острова Сескар лодка встретилась с эсминцем «Спартак». Бахтин поднялся на его борт и доложил командованию о результатах разведки, потом повторил тоже командиру крейсера «Олег». Оба этих корабля оказались в западной части Финского залива отнюдь не случайно...

РЕДАКТОР-ФЛОТОВОДЕЦ

...На 25 декабря командование Балтийским флотом наметило набеговую операцию с обстрелом укреплений у Ревеля и высадкой десанта на Нарген. Ее план составили командующий Морскими силами республики Василий Альтфатер – бывший контр-адмирал царского флота и назначенный 22 ноября заместителем командующего 7-й армией по морской части Федор Раскольников. Последний был довольно любопытной персоной.

В Первую мировую войну этот революционер поступил на особое отделение Морского корпуса, где готовили офицеров из разночинцев. После Февральской революции, не окончив обучение, вновь подался в политику – редактировал кронштадтскую газету «Голос правды», одновременно выполняя обязанности члена местного совета. После революции в октябре 17-го стал комиссаром Морского генерального штаба, вероятнее всего, для присмотра за недавними «золотопогонниками», а не для решения оперативных вопросов. А в 1918 году его назначают заместителем наркома по морским делам, а потом и командующим Волжской военной флотилией и членом PBС Восточного фронта. Без поддержки наркомвоенмора Троцкого (он же председатель PBС республики) подобное было бы вряд ли возможно. И вот теперь выдвиженца перебросили на Балтику.

По составленному им с Альтфатером плану для проведения набеговой операции сформировали отряд особого назначения. Линкор «Андрей Первозванный» должен был выйти к Шепелевскому маяку, крейсер «Олег» – держаться западнее, у острова Гогланд, а эсминцы «Спартак», «Автроил» и «Азард» – обстрелять ревельские укрепления. При появлении противника им следовало отойти под прикрытие «Олега» и, если понадобится, вместе с ним – к «Андрею Первозванному». План утвердили Троцкий и начальник Морского генерального штаба Евгений Беренс (капитан 1 ранга Российского императорского флота), уточнив цель предприятия: «Выявить силы противника в Ревеле, вступить с ними в бой, уничтожить его, если окажется возможным».

Все это должны были сделать изношенные корабли с неукомплектованными командами...

Это, по-видимому, понял и Раскольников, назначенный командиром отряда особого назначения. Поначалу он рьяно взялся за подготовку операции, но, наверное, сообразил, чем для него обернется ее провал и попросил заменить его тем, кто лучше знает театр военных действий, pacполагает данными о неприятеле и боевым опытом. Сам же соглашался выполнять привычные для себя обязанности комиссара отряда. Однако Троцкий заявил, что «не видит причины, почему бы ему не взять на себя командование операцией, взяв в помощь опытного специалиста».

24 декабря, всего за сутки до похода, Альтфатер, Зарубаев, начальник штаба Морских сил Балтийского флота Вейс, начальник оперативного отдела Блинов и Раскольников уточнили детали и в тот же день последний решительно доложил в Морской генеральный штаб: «Завтра на

рассвете я на миноносце «Спартак» вместе с двумя другими миноносцами отправлюсь бомбардировать Ревель и атаковать неприятельские суда, если они повстречаются».

Они в самом деле повстречались, но с атакой все вышло наоборот.

ПРОВАЛЬНАЯ ОПЕРАЦИЯ

25 декабря в море вышли «Спартак» и «Андрей Первозванный». Ориентируясь по огням маяков на островах Лавенсари и Сескари, они достигли острова Нерва, где линкор остался. А дальше пошли сплошные накладки.

Так, «Олегу» выдали явно недостаточный запас угля, он снялся с якоря с изрядным опозданием и прибыл к Гогланду только вечером. «Азард» не получил топлива и остался в Кронштадте. «Автроил» при выходе из гавани при маневрировании в плотном льду получил повреждения и вернулся для починки. Узнав об этом, Раскольников вздумал было отменить операцию (что было бы разумно), доложил об этом командованию, но тут-то встретил «Пантеру» и, ободренный докладом ее командира, не видевшего в Ревеле англичан, продолжил поход, но начальство об этом не известил.

...Утро 26 декабря было ясным и тихим. «Спартак» беспрепятственно обстрелял остров Вульф, чтобы проверить, есть ли там неприятель, но никто не отвечал. Потом подошли к Наргену, открыли огонь – остров молчал, противник то ли не хотел выдавать себя, то ли его там не было. Заметили финский пароход, шедший в Ревель с грузом бумаги. Его захватили, высадили на него двух военморов и отправили в Кронштадт.

В 13 часов, когда «Спартак» приближался к Ревелю, сигнальщики заметили в порту дымы пяти кораблей, направлявшихся в море. Это были те самые англичане, которых так и не обнаружили подводники. Раскольников не рискнул «атаковать неприятельские суда» и велел отходить к Кронштадту. «Спартак» развернулся, дал полный ход в 25 узлов, хотя эсминцы типа «Новик», к которым он принадлежал, свободно выжимали 35 – именно с такой скоростью его нагоняли преследователи. Началась перестрелка.

«Боевая тревога обнаружила, что наш эсминец совершенно разлажен, – позже признавал отвечавший за подготовку кораблей к операции начальник отряда особого назначения. – Пристрелка велась до такой степени скверно, что нам самим не было видно падения наших снарядов. Но и англичане стреляли не лучше». Первое время «Спартак» отвечал им только из кормового 102-мм орудия. Командир эсминца решил, если прорыв не удастся, укрыться в финских шхерах. Но...

Вновь обратимся к воспоминаниям Раскольникова: «Вдруг случайный, шальной (это при прицельной в бою стрельбе? – И.Б.) снаряд, низко пролетев над мостиком (ничего себе, шальной! – И.Б.), шлепнулся в воду вблизи от нашего борта. Он слегка контузил тов. Струйского (помощник Раскольникова по оперативной части. – И.Б.) и сильным давлением воздуха скомкал, разорвал и привел в негодность карту, по которой велась прокладка».

На самом деле в тот момент (в 13.30) произошло вот что: комендоры вздумали ввести в дело одно из носовых орудий, развернув его в корму. Чуть ли не при первом выстреле вырвавшиеся из его ствола пороховые газы пронеслись над мостиком, сметя за борт карты и контузив не Струйского, а штурмана. Короче говоря, англичане тут были ни при чем.

Несмотря на присутствие командиров отряда и эсминца, комиссара, случившееся, по словам Раскольникова, «временно дезорганизовало штурманскую часть. Рулевой, стоявший у штурвального колеса, начал непрерывно оборачиваться, не столько смотря вперед, сколько следя за тем, где ложатся неприятельские снаряды». Результат не замедлил сказаться – «Спартак» с хода вылетел на камни, сорвав гребные винты.

– Да ведь это же известная банка Девельсей, я ее отлично знаю! –изумился Струйский. Было чему изумляться – за кормой «Спартака» раскачивалась веха, предупреждавшая мореплавателей об опасности. Никто из находившихся на эсминце не обратил на не внимания...

Раскольников велел радировать, чтобы «Олег» уходил в Кронштадт. Самое интересное заключается в том, что, когда «Спартак» стал уходить, англичане решили прекратить погоню, полагая, что, отогнав его, свою задачу выполнили.

Некоторое время противники обменивались безрезультатными выстрелами, потом британцы прекратили огонь, замолчал и «Спартак». Раскольников приказал открыть кингстоны, чтобы затопить корабль, сидевший на камнях всем корпусом, но инженер-механик Нейман заявил, что они не действуют. Тогда назначенный самим Троцким начальник отряда особого назначения сбежал в кубрик, сбросил шикарную кожаную куртку, напялил потрепанный матросский бушлат и ватник, сунул в карман документы оставшегося в Кронштадте матроса-эстонца – на что он рассчитывал, не зная языка?

Английские эсминцы приблизились на 15 кабельтовых, встали, спустили шлюпки и беспрепятственно высадились на «Спартак». Через несколько часов его сняли с камней, отвели в Ревель и передали эстонцам.

...«Автроил» сумел выйти в море только вечером 26 декабря. Приблизительно в 11 ч. он подошел к Ревелю, о чем по радио сообщил командованию, и тут с него заметили идущие навстречу британские эсминцы. «Автроил» развернулся и, дав ход в 32 узла, начал отрываться от противника, но и впереди показались английские эсминцы и легкий крейсер. Бой вышел коротким – после того как британский снаряд зацепил стеньгу (верхняя часть мачты), командир приказал остановится и спустить флаг. И «Автроил» отвели в Ревель и передали эстонцам...

ЧТО БЫЛО ПОТОМ?

...Уже 6 января 1919 года бывший «Автроил», переименованный в «Леннук», поддержал огнем эстонские части, сражавшиеся с Красной армией, а после ремонта к нему присоединился «Вамбола» – до недавнего времени «Спартак». Кстати, три десятка пленных военморов пожелали служить недавнему противнику, а командиры эсминцев Павлинов и Николаев остались на прежних должностях.

Правда, позже выяснилось, что независимой Эстонии не по карману содержать такие корабли, и в 1933 году их продали Перу. Там «Леннук» переименовали в «Альмиранте Гуисе», а «Вамболу» – в «Альмиранте Виллар», и они благополучно прослужили латиноамериканской республике до 1950-х годов.

...После захвата «Спартака» два десятка пленных моряков перевели на английский эсминец «Уэйкфул», 28 декабря Раскольникова опознал его бывший сослуживец – некий Фест. Позже революционер-большевик вспоминал, как в начале 1919 года с удовольствием прочитал в английской газете, что британские моряки «захватили в плен Первого лорда большевистского Адмиралтейства».

Горе-флотоводца и комиссара «Автроила» Нынюка перевели на крейсер «Калипсо» и доставили в Копенгаген, потом – на пароходе – в Англию, где посадили в тюрьму. Спустя некоторое время высокопоставленных пленников поселили в гостинице, и тогда пригодились зачем-то взятые Раскольниковым в боевой поход царские золоторублевики и «керенки». Вскоре через датское посольство Наркомат иностранных дел переслал им некоторую сумму, и узники британского капитала приоделись, а Раскольников побывал даже в лондонских театрах и музеях. В мае 1919-го его и Нынюка обменяли на арестованных за антисоветскую деятельность англичан.

...В декабре 1918 года 94 моряка со «Спартака» и 146 с «Автроила», отказавшихся служить врагам, англичане и эстонцы перевезли в устроенный для них лагерь за колючей проволокой на острове Нейссар (бывший Нарген). Там 3–5 февраля 1919 года охранники расстреляли 35 безоружных пленников.

Причины провала задуманной в расчет на внезапность, но плохо подготовленной и еще хуже выполненной операции, обернувшейся для балтийцев немалыми потерями, расследовала комиссия Реввоенсовета Она установила, что в штабе Морских сил Балтийского моря, планируя набег на Ревель, не учитывали укомплектованность кораблей экипажами и техническое состояние эсминцев. Разведку ограничили наблюдением за Ревелем с подводных лодок при плохой видимости, к тому же находившихся в погруженном положении. Зато сведениями, полученными от агентурной разведки и радиоперехватчиками, пренебрегли, поэтому появление британских кораблей стало для действовавших не вместе, а разрозненно эсминцев, для Раскольникова полнейшей неожиданностью.

Командиров линкора и крейсера не сочли нужным оповестить о деталях операции. В частности, на «Олеге», как выяснилось, «не имели сведений о месте предполагаемого боя «Спартака» и «Автроила», поэтому крейсер держался пассивности и не мог оказать миноносцам никакой помощи».

А что же Раскольников? Сознавая, что не годится на роль начальника отряда особого назначения, он остался им и не воспользовался услугами опытного флотского офицера, хотя их было предостаточно. В ходе операции он не раз менял решения, но не всегда сообщал об этом командованию. В общем, полное фиаско.

Однако после возвращения из плена Раскольникова повысили, назначив командующим Волжско-Каспийской военной флотилией, а в 1920-м – начальником Морскими силами Балтийского моря, которые по его милости потеряли два новейших эсминца с командами. На этом посту он и «проглядел» в феврале 1921 года Кронштадтский мятеж, повлекший еще больше жертв.

Только после этого Раскольников распрощался с незадавшейся для него морской службой. Сначала перешел на дипломатическую работу, потом вернулся к более знакомому редактированию литературных журналов, умудрился даже побывать руководителем Главреперткома, опять перебрался на дипломатическое поприще. В 1939-м он был полномочным представителем СССР в Болгарии, потом неожиданно уехал в Париж, сочинил небезызвестное «Письмо Сталину» и вскоре получил вызов в Москву. Как вспоминал бывший тогда во Франции Илья Эренбург, он перепугался, «остался в Париже, заболел острым нервным paсстройством и полгода спустя умер». По другим сведениям, в приступе душевного расстройства выбросился из окна квартиры, которую снимал...